Люсор появилась внезапно, как обычно. Вышла из густого словно сок камышника утреннего тумана, подошла к сидящей на упавшем в воду стволе Найгиль. Стала в полушаге, безвольно опустила руки, склонила голову на плечо. В глазах – обида и страдание. Богиня мировой скорби.
– Я так и думала, что найду тебя в окрестностях этого гнусного стойбища, – покончив с безмолвным вступлением, Люсор кивнула в сторону невидимых за стеной тумана хижин. – Твой франкенштейн любит убивать. Зимой он стрелял в меня, сегодня – в Виноль. В Виноль, полторы сотни лет заботившуюся о детях! Вытащившую его самого из когтей шлейфокрыла! Менторы боятся подходить к детям, желающих работать в посёлке всё меньше. Да, мы бессмертные, но получить стрелу в живот чертовски больно, знаешь ли! Хотя откуда тебе знать – ты никогда в жизни не испытывала боли, ни физической, ни моральной. Ты бесчувственная эгоистка, всегда была такой, и в прежней жизни, и в этой. Ты рушишь наш мир, построенный с таким трудом. Зачем ты устроила этот глупый побег? Будешь любоваться, как дети умирают здесь?
– Наоборот, буду учить их жить без нянек, искать свой путь. Мы ошиблись, эволюцию нельзя отменить, нельзя через неё перепрыгнуть. Мы мечтали превратить человека в совершенное существо, дать ему всё и сразу. Хотели сделаться хозяевами этого мира, стать вровень с богами. И что в итоге? Кто мы теперь? Разве что, хозяйки тумана.
– Та-ак! – Люсор вскинула подбородок. – Значит, ты решила повернуть историю вспять. А ты помнишь, почему мы построили наш мир именно таким? Да ты и половины не знаешь! Ты ведь не видела стен, забрызганных кровью? Не видела изуродованных детских трупов?
– Сколько можно мстить? Полтысячелетия тебе мало?
– Мстить? – Люсор опустилась на бревно рядом с Найгиль. – Ты считаешь, то, что я делаю, – месть? Кому? Себе самой? Или тебе? Лишь мы двое помним, что было прежде. Остальных я освободила от ненужных знаний. Они счастливы и любимы. Они живут, наслаждаясь сегодняшним днём. И уверены, что завтрашний будет ещё лучше!
Люсор была искренна. Слова, жесты, поза – она всегда умела быть искренней. Даже когда откровенно врала. Непостижимым образом умудрялась забывать, что врёт. Найгиль покачала головой, признала:
– Ты права, лишь мы двое помним, что было прежде. И обе понимаем, что завтрашний день не станет лучше сегодняшнего. Его не будет вообще. Нет у этого мира завтрашнего дня. Разница между нами в том, что я хочу вернуть ему «завтра», а ты пытаешься «сегодня» растянуть до бесконечности. Не хочу спорить, кто из нас прав, давай попробуем обе. У тебя есть посёлок, и у меня теперь есть. Пусть твои дети живут по твоим правилам, мои – по моим. Не будем мешать друг другу.
Люсор помолчала, внимательно вглядываясь в лицо собеседницы.
– Ради нового эксперимента ты возвращаешь в наш мир страдание. Твоё стойбище – источник энтропии. Совершенная схема, созданная нами за столетия, теряет стабильность.
– Она не совершенная, не лги. Ты давно это поняла, иначе не сидела бы годами над ментоматрицей. Ты уже догадываешься, что исправить её невозможно, что требуются радикальные перемены. А я это знаю наверняка.
Люсор резко вскочила, подступила вплотную, упёрлась ногой в ствол у самого колена Найгиль, склонилась к ней.
– Я подумаю над твоими словами. Не обещаю, что приму предложение. По мне, лучше никакого мира, чем мир, заполненный страданиями.
Рассыпалась, не меняя позы. Эффектный жест. Найгиль смотрела, как оставшееся от бессмертной облачко сливается с клубящимся вокруг туманом. Прошептала, не обращаясь ни к кому:
– Мы обе знаем, куда ведёт дорога, вымощенная благими намерениями. Мы слишком долго идём по ней. Пора возвращаться.
Глава 18. Катастрофа
– Люда! – Уайтакер осторожно потряс подругу за плечо. – Альментьев вызывает. Что-то хочет сказать тебе.
Сорокина уже и сама проснулась. С недоумением и тревогой посмотрела на хмурое лицо мужчины, глядящее с экрана интеркома.
– Илья? Что случилось?
– Пётр только что звонил мне. Новости из города.
– Минутку! – Людмила выскочила из-под одеяла, набросила халат, распахнула дверь. – Заходи!
Альментьев неуверенно шагнул внутрь, всматриваясь в полумрак спальни, непроглядный после ярко освещённого коридора.
– Я здесь! – Сорокина выступила из темноты. – Что в городе?
– Плохо в городе.
Как и следовало ожидать, новая администрация Альбиона оказалась слишком неоднородной. Прошло несколько месяцев, и люди, чьи деньги и влияние привели Эшли Уайтакер к власти, начали мешать новоявленному губернатору. Они жили по своим правилам и понятиям, не желая подчиняться законам. Да и одиозно выглядели рядом с интеллектуалами-учёными и экс-имперскими чиновниками. Услуги вынырнувших на поверхность в мутной волне мятежа больше не требовались, им надлежало вернуться на подобающее место.
Губернатор не думала, что с предстоящей чисткой возникнут затруднения. На её стороне было всё: признание и уважение большинства горожан, поддержка службы порядка, власть. К тому же она была решительной женщиной. Если кто-то не пожелает мирно «исчезнуть», она не остановится перед физическим устранением помехи.
Но Уайтакер и её окружение недооценили бывших соратников. Они были политиками и чиновниками, борьба за власть казалась им чем-то вроде шахматной партии. Ход мог быть дерзким, непредсказуемым, противоречащим логике. Однако при всём том он подчинялся правилам игры, не уводил за пределы «шахматной доски». А «соратники» были бойцами. Ставкой в их игре была не власть, а жизнь, пусть и всего Альбиона, неважно. Да, в их распоряжении были лишь немногочисленные полукриминальные шайки юнцов, достаточно хорошо вооружённых теперь, после переворота, но слишком трусливых, чтобы бросить вызов силе власти. Да, в городе не было тех, кто мог бы стать вожаками, повести за собой, не страшась смерти. Зато такие люди – или уже существа? – нашлись в секретной подземной тюрьме. Если их банды превратятся в звериные стаи, способные утопить город в крови и ужасе, – тем лучше.
Уайтакер была не готова к подобному сценарию. Хуже – к нему оказались не готовы силовые структуры колонии. Службу порядка вырезали в одну ночь, и город захлестнула кровавая вакханалия. Несколько десятков жителей успели вырваться из-под купола прежде, чем шлюз заблокировали бритоголовые парни в камуфляжных комбинезонах, именующие себя «самообороной». Беглецы привезли в Озёрный посёлок известие о новом перевороте. Достоверных сведений о том, что происходит в городе сейчас, не поступало. Официальные каналы связи были отключены, информационная служба не функционировала. Большинство тех, с кем удавалось связаться по личным коммуникаторам, сидели, запершись в квартирах, страшась нос высунуть за дверь.
Альментьев закончил рассказ. Быстро взглянул на Люка. Сообщил:
– Что случилось с губернатором, нам неизвестно, к сожалению. – Опять перевёл глаза на Сорокину и добавил тихо: – Ирина тоже в городе.
– Что?! – Лицо Людмилы, и так бледное в тусклом освещении, побелело ещё сильнее. – Как в городе? Почему?!
– Вчера вечером она поссорилась с отцом и сбежала из посёлка. Председатель обнаружил это слишком поздно, уже ночью. Тебе не хотел сообщать, думал, что сегодня сам слетает за ней, вернёт. А тут… Её личный комм отключён. Ты можешь сказать номер своего домашнего?
Вместо ответа Сорокина метнулась к терминалу связи, не садясь в кресло, включила, набрала номер. Застыла, уперев взгляд в чёрный экран. Альментьев осторожно подошёл, стал за её спиной. Они загораживали большую часть экрана, и чтобы видеть изображение, Люку пришлось привстать. Новость ошеломила. Переворот в городе, вырвавшиеся на свободу маньяки… Это звучало слишком ирреально, чтобы быть правдой!
Экран ожил, в нём появилось незнакомое лицо. Рыжеватая щетина на щеках, небрежно выбритый голый череп, мутные выпяченные глаза с набухшими веками. Людмила отшатнулась невольно:
– Кто вы такой?!