Тропинка, по которой он шел, неожиданно уперлась в тротуарную плитку. Андрей поднял голову, огляделся по сторонам. Вокруг были домики поселка, а он и не заметил, как поднялся сюда. Медведева сказала, что надо идти прямо и прямо, улица ведет к центру, где на площади и стоит гостиница. «Что ж, пойдем прямо. Куда глаза глядят». Он достал из кармана носовой платок, вытер мокрые от непрошеных слез глаза, высморкался.

Гостиница стояла в дальней части площади, а ближе расположился местный автовокзал. В единственный бело-голубой бус садились люди. Бус был большой, а людей мало. «Наверное, свободных мест полно», – мелькнула мысль. Андрей обошел бус и прочел табличку над лобовым стеклом: «Симферополь». Это было словно намек. Не нужен он здесь никому. Он давно надоел, и Елена нашла повод, чтобы избавиться от ставшего обузой любовника.

«Ну и пусть». Андрей криво усмехнулся и направился к кассе.

Елена Коцюба. Земля, Крым, 30 июля

Вероника спала, по-детски свернувшись калачиком. Кулачок под подушкой, маленький рот слегка приоткрыт, острые худые плечи выпирают под ночной сорочкой. Это выглядело так безмятежно, что не хотелось верить услышанному несколько минут назад.

Медведева шагнула к кровати, мягко, но настойчиво потормошила спящую. Губы той тихо причмокнули, ресницы задрожали. Вероника вздохнула, открыла глаза, и сразу же лицо ее сделалось испуганным.

– Что?

– Все хорошо. Смотри, кто приехал.

Медведева отступила, пропуская Елену. Глаза Ники широко распахнулись.

– Ленка! – взвизгнула она радостно, попыталась вскочить навстречу, пошатнулась и села.

Елена быстро обняла ее, прижала к себе, поцеловала в висок. Висок был до жути холодным.

– Вы поговорите, а я ужин приготовлю, – предложила Медведева и вышла, плотно затворив за собой дверь.

Теперь можно было поговорить обо всем. Елена присела на край кровати.

– Ну как ты тут?

Она старалась, чтобы голос звучал весело и бодро. Но Вероника эту ее попытку не заметила.

– Видишь, никак. Ярослава тебе рассказала, что со мной творится?

– Да.

– Представляешь, как Мышонок испугалась, когда увидела… Лена, мне страшно. Я не знаю, что это. Я ведь врач, но о таком никогда не слышала. Вдруг я умру… – Она не удержалась, всхлипнула. – Мышонка жалко. Как она останется без меня? Не надо было улетать, бросать ее.

Сердце Елены болезненно сжалось. Это неправильно, несправедливо – то, что творилось с Никой. И то, что, видимо, могло произойти с ней самой.

– Перестань! – Захотелось успокоить не столько подругу, сколько себя. – Мы что-нибудь придумаем, вот увидишь. Главное, нужно понять, что именно случилось. Откуда это взялось? Давай я буду спрашивать, а ты говори все, что помнишь, договорились? Ты помнишь нашу последнюю высадку на Горгоне? Объект «Кольцо»? Когда мы лагерь сворачивали?

Пристинская перестала всхлипывать, посмотрела озадаченно. Кивнула.

– Да, конечно, помню.

– Расскажи все подробно. Представь, что прокручиваешь в голове свои воспоминания. И проговаривай вслух все, что видишь.

– Ну… спуск в лагерь проходил как обычно.

– Это пропустим. После того, как мы с Круминем улетели к ущелью, что было?

– Мы проверяли показания приборов, отключали их и упаковывали. Что еще? Степа все время анекдоты рассказывал…

– Дальше!

Пристинская замолчала, наморщила лоб. Затем беспомощно посмотрела на Елену и призналась:

– А это все.

– Как – «все»?! Ты помнишь, как мы с Круминем вернулись, как грузили в шлюпку оборудование, как возвращались на корабль?

Вероника виновато улыбнулась.

– Должно быть, я заснула. Я, честно говоря, очень устала в последние дни. Точно, вспомнила! Я заснула прямо в шлюпке, когда мы летели назад. Ты меня начала тормошить, я открыла глаза и увидела, что шлюпка уже в шлюзе. Ты еще сказала: «Доброе утро, соня!» А Ярослава помогала мне костюм снять, а то у меня совсем сил не осталось.

– Ника, это ты вспомнила предпоследнюю высадку. А что было в последний день?

– Разве? Да, верно, в последний день Ярослава никак не могла оказаться в шлюзе.

Вероника задумалась. Снова заговорила:

– Мы начали упаковывать оборудование, затем… – Она внезапно дернулась, скорчилась, из глаз брызнули слезы.

– Что?! – Елена чуть не подпрыгнула на кровати. – Что с тобой?

– Не знаю… – Пристинская перевела дыхание, выпрямилась. Испуганно посмотрела на нее: – Не знаю, что случилось тогда. Больно было. Даже сейчас больно, когда я вспомнила. Я сознание потеряла, да? Когда вы прилетели, я была без сознания? Скажи, да?

Коцюба не ответила, куснула щеку, чтобы не позволить собственной памяти вернуть ту страшную картину из сна. Они с полминуты просидели молча, прежде чем Елена решилась снова спросить:

– Ника, давай теперь попробуем в обратном порядке. Ты помнишь, как мы готовились к переходу?

– Помню. Ты специально тянула время, ждала, пока Круминь заснет в стасис-капсуле. Потом сняла майку и показала ему язык.

– Так и было, – невесело улыбнулась Елена. – А сам день, перед тем как мы пошли спать в стасис?

Здесь в воспоминаниях Пристинской пробелов не было. Она прекрасно помнила, как готовилась к Маневру Перехода, как архивировала данные мониторинга, наводила порядок в биолаборатории и медотсеке, проверяла аварийные комплекты. Помнила, как утром завтракали в кают-компании, как радовался Маслов, что экспедиция закончена, что с каждой секундой увеличивается расстояние между кораблем и планетой. Все время предлагал тост: «Чтобы больше никогда не видеть Горгону!» Помнила, как проснулась, встала, сделала разминку на тренажере, умылась, и остальное – по распорядку. С этим днем никаких недоразумений не было. А с предыдущим…

Вечер они провели вдвоем, в каюте Коцюбы, и вспомнить все в подробностях для Вероники оказалось нетрудно. Как и отчет, составленный перед этим. Тот самый, официальный отчет экзобиолога о последней высадке, которая про шла без происшествий. Гладенький, аккуратный отчет. Такой же гладкий и аккуратный, как отчет химика-планетолога…

– Ника, забудь об отчете. До того, как ты пошла его составлять, ты что-то помнишь?

Не только лоб, но и острый носик Пристинской наморщился, – так старалась она выловить что-нибудь из оказавшейся ненадежной памяти.

– Помню, как прилетели на корабль, как вылезали из шлюпки, переодевались. Только все обрывками и словно в тумане. И еще… Нет, что было раньше, не вспоминается почему-то. Выходит, все так и есть: я в кратере потеряла сознание, а в шлюпке очнулась. Лена, что там случилось? Это тогда я заболела? Это какое-то облучение, да? А почему вы сразу не сказали? И в карантине промолчали… – Голос Пристинской задрожал. – Лена, это ведь космическая болезнь, понимаешь? Разумеется, не биологическая инфекция, ее бы сразу выявили. Да и откуда – на стерильной планете. Это что-то другое, никому не известное. Значит, со мной все кончено…

– Ну что ты глупости говоришь? – вскинулась Коцюба.

– Лена, я сама там работала, я знаю правила. Если способ лечения неизвестен, то назначается полная изоляция до тех пор, пока этот способ не найдут… Мне точно не дожить.

Она замолчала. С испугом и надеждой смотрела на Елену: может, та скажет, что это неправда, что болезнь вполне заурядная, земная, и нужно просто позвонить в медслужбу? Врач космофлота, экзобиолог Пристинская прекрасно понимала, что подобная надежда – глупость. Но девочка Ника цеплялась за нее, потому что иного ей не оставалось.

А Коцюба внезапно заметила, что подруга не дышит. Мгновенной вспышкой встала перед глазами все та же страшная картина: упавшая навзничь фигурка, остановившиеся глаза… Сходится! Ее воспоминания и воспоминания Ники совпадают. Они обе вспомнили о том, что случилось на Горгоне. Нет, это не шизофрения. Совсем не шизофрения, нечего было и надеяться.

Мысль, четкая и беспощадная, ударила, будто ножом в сердце: «Ника, ты не потеряла сознание в кратере. Ты там умерла… А может быть, и я».