— А потом вышли на мой след?

— Ну да. Собственно, тогда решил тебя в подельники взять. И не разочарован — ты был очень полезен.

«Или я позволил тебе найти себя и взять в подельники», — подумал Шахрион, стараясь не улыбаться.

Двадцать с небольшим лет назад Шахрион решил, что гораздо проще было бы действовать в союзе с кем-нибудь сильным и амбициозным, но не обремененным излишним умом. А раденийскому венценосцу, отходящему от очередного поражения, требовался для разных махинаций кто-нибудь хитрый и изворотливый, но контролируемый. Они нашли друг друга.

Шахрион выдавал союзнику полезнейшие советы, а тот платил золотом и внезапными приступами слепоты. Что и говорить, оба были довольны положением, но всему хорошему рано или поздно приходит конец. Наверное, Шахриону следовало стыдиться союзу со злейшим врагом, но, увы, государи очень часто вынуждены идти против совести.

— Что же, было приятно работать с вами, ваше величество. До следующей встречи.

— Бывай, — расхохотался Гашиэн, выключая тириомаль. — И смотри, не обоссысь, как в детстве.

Шахрион улыбнулся, глядя в шар. Он был готов поспорить на что угодно, что венценосец — отвратительный игрок в шемтис.

Оставалась еще одна беседа, после которой можно было возвращаться на стену и немного приободрить солдат. Старый Инуче должен был сделать свой ход.

Почти час прошел в ожидании гоблина, но, наконец, омерзительная рожа последнего появилась в шаре.

— Приветствую тебя, о величайший из великих. Старому Инуче будет позволено узнать, как идут дела у обращающего врагов в пепел?

— Дела идут достаточно неплохо, — проговорил Шахрион. — Хотя есть некоторые проблемы. Новый город, например, уже пал.

— Ой, беда, беда! — запричитал гоблин. — Что же великий собирается делать?

— Драться, что же еще, — пожал плечами император, разглядывая хитрую морду гоблина.

Интересно, как много тот знает? С одной стороны, зеленокожих в его владениях не водилось, с другой же, иногда шаман проявлял поразительную осведомленность в делах, которые его никоим образом не касались.

— Великий благороден и храбр, я верю в его победу.

— А я знаю, что она будет. — Тоном, не оставляющим сомнений, ответил император. — Но я решил поговорить с тобой о другом.

— Ничтожный Инуче внимает великому.

— Я хочу, чтобы гоблины поддержали меня в войне.

У старого шамана отвисла челюсть.

— Прости, о великий, но мы — слабый народец, мы жалки и убоги, не нам тягаться с людьми на поле брани.

— Я в вас верю, и не волнуйся, помощь понадобится не раньше весны. В награду вы получите свои старые земли на юго-востоке Исиринатии, где сможете жить как раньше, не влача жалкое существование в людских городах и не побираясь по помойкам.

— Ты не в себе, владыка. — От удивления у шамана пропала всякая почтительность. — Как ты собираешься воевать против всего мира, да еще и победить, если у тебя подданных мужчин меньше, чем солдат у одних только котов?

— На этот вопрос позволь пока не отвечать, — улыбнулся Шахрион. — В любом случае, весной я жду храбрых гоблинов под моими знаменами. И вот еще что, — с добродушной улыбкой проговорил он. — Вне зависимости от решения советую тебе и твоим подданным исчезнуть из Стоградья до окончания холодов. Настоятельно советую.

С этими словами Черный Властелин разорвал связь и спрятал драгоценный шар.

Он рисковал, говоря шаману то, что сказал. Гоблин, если захочет, сможет предупредить венценосца и Орден, и если те поверят и поймут, то, может быть, смогут даже что-нибудь предпринять. Сорвать важнейший элемент сложного плана и поставить под удар конечные результаты.

Вот только они не поверят. За годы, проведенные в свободном плаванье без указок эльфов и страха перед Империей, венценосцы слишком привыкли к своему могуществу. Они просто не допустят мысли о том, что кто-то, разбитый в пух и прах, может говорить с ними на равных. А Инуче поверит. Он помнит, на что способны маги смерти. А значит, хочется старому гоблину или нет, ему и его народу придется испариться из Стоградья, в котором обитает почти половина всех гоблинов. Ну а после этого выбора у них не останется.

Бирт достал большую початую бутыль с самогоном и хорошо приложился к ней.

— Величайшее соизволение его величества, — пробормотал генерал, сплевывая, — повелеваю занять Черную Цитадель до первых снегов. Будь все оно проклято!

Последние слова он прокричал в пустоту, стараясь унять дрожь внутри. Он гнал людей на штурм волна за волной, не обращая внимания на жалость. Лагерные кладбища были завалены горами трупов, которых никто и не собирался хоронить — у обессиливших воинов, валящихся на землю там, где стояли, как только командиры давали команду на отдых, попросту не было сил заботиться о павших. Он уже сжег в бессмысленной бойне десять тысяч человек и понимал, что спалит в два раза больше, прежде чем преодолеет последнюю линию стен. А потом еще штурмовать саму Цитадель, будь она неладна!

Имперцы отступали на удивление организованно и продуманно, забирая своих мертвецов, снимая со стен баллисты и уволакивая все мало-мальски ценное.

Ни от магов, ни от мощнейших камнеметов, присланных венценосцем, не было толку — вражеские чародеи упорно держались, а камни с небес продолжали валиться на головы леопардов.

Будь его воля, штурм бы не состоялся — голод делает свое дело куда лучше, чем сталь.

Генерал снова налил. Он пил, не чувствуя вкуса и не пьянея.

Проклятые имперцы! Никогда в жизни он не видел такого фанатичного сопротивления. Даже орки не дрались столь яростно! Вчерашние пахари, дровосеки и ремесленники медленно, шаг за шагом, пятились, устилая камни своего древнего города телами исиринатийцев.

А ведь он отправил уже пять голубей венценосцу, чтобы остановить это безумие. Он просил, требовал, умолял, но без толку. Ни одного ответа. Ни одного приказа. Ничего.

А поэтому — вперед, на стены! Бирту даже пришлось пустить в дело Бронзовую гвардию, но даже та не сумела решить исход сражения, забуксовав в схватке с гвардейцами императора, одетыми тяжелые дварфовские пластинчатые доспехи поверх хауберков. Да, их было очень мало, но каждый стоил десятерых, в этом генерал готов был поклясться — он видел, как черные воины, появляясь на самых опасных участках, словно танцуя, прорубали просеки в рядах уже готовых занять стену исиринатийцев, как закаленные в боях ветераны умирали, будто неопытные юнцы, впервые попавшие на поле боя!

Зачем нужна такая победа? Потерять половину армии, чтобы стать властелином груды камней. Очень равноценный размен.

Генерал почему-то был уверен, что в замке есть не один потайной ход и что император давным-давно вывел всех мирных жителей куда-нибудь на север. А что, у него в распоряжении было тридцать с лишним лет и целые горы для оборудования тайных убежищ.

Проклятый Властелин! Он ведь с самого первого дня войны играется с ними, как кошка с мышкой. Хорош, ничего не скажешь, спелся с раденийцами и дварфами, а теперь довольно сидит и ждет, когда же придет помощь.

Новая кружка ухнула на дно желудка, обдав горло огнем, рука разжалась, и генерал наконец-то погрузился в дрему.

Разбудил его взрыв и шум раздающийся снаружи.

Бирт с трудом поднялся и, опоясавшись, выбрался наружу. Голова трещала, но ее сверлила одна мысль: «неужели ночная атака?»

В лагере царил хаос — солдаты голосили и причитали, в ужасе уставившись туда, где еще недавно размещались палатки сынов Ордена. Сейчас на их месте зияла огромная воронка, вокруг которой расползалось во все стороны отвратительное зеленоватое облако.

— Что здесь произошло?

— Не знаю, благородный, было тихо, я стоял на часах, а потом все взорвалось! — захныкал раненый солдат, заживающий кровоточащую руку. — Меня чем-то по руке садануло.

«Неужели орденцы что-то наколдовали и оставили армию без лекарей?» — С ужасом думал генерал.