Губы Байярда презрительно скривились.
— Выживание… Даже если половина угроз этой Ириса — враньё, если за нами всё же прилетят… Как жить дальше? Мне пятьдесят три, девочка. Все эти годы я был уверен, что человек — вершина эволюции, что вся Галактика принадлежит нам. А что оказалось? Мы просто играемся в своей песочнице! Нам разрешают подраться, померяться силой, иногда поломать свои качельки и лошадки. Но стоило замахнуться кулачком на взрослого… Нам тут же отвесили подзатыльник! Я тридцать с лишним лет защищал Империю, а получается, всё было… — он попытался щёлкнуть пальцами, — иллюзией? Игрой? Нет, капитан, такая жизнь мне не нужна.
Байярд больше не шатался, и лицо у него изменилось. Кэри засомневалась, права ли была, решив, что полковник сильно пьян.
— Знаешь, капитан, я хотел застрелиться. У меня есть наградной пистолет, как раз для такого случая. Не получилось! Порох разложился, представляешь? Чем им порох-то помешал?
Полковник грустно усмехнулся. Затем поднял руку. Теперь Эвелин заметила, что он в ней сжимает. Лезвие бронзового кхирского меча.
— Но эта вещь надёжная, правильно? Она ведь здешняя, не рассыплется.
Он попробовал пальцем металл. Сначала Кэри не поняла, что Байярд затеял. Но когда он приставил острие к груди, догадалась.
— Капитан, подскажи, между какими рёбрами лучше всего колоть? Чтобы точно в сердце? Здесь?
Эвелин сглотнула подкативший к горлу комок. С трудом выдавила:
— Лучше чуть ниже.
— Ага, благодарю. — Байярд облизнул пересохшие губы, взглянул на неё. — Отвернёшься? Наверное, крови будет много? Хотя, ты её вчера столько насмотрелась…
Он закусил губу, крепче обхватил руками обломленный край. Надавил. Эвелин видела, как расширились от боли его зрачки. Захотелось зажмуриться, быстрее отвернуться. Но это было неправильно — оставлять человека одного в последний миг его жизни.
Байярд нажал сильнее и резче, из раны на груди брызнула кровь, и она же запенилась на губах, вылетела из горла вместе с хрипом. Он пошатнулся, навалился плечом на борт флаера. Пальцы ещё сжимали вошедший глубоко в грудную клетку обломок, но сила уже уходила из них.
— Вс…всё… — просипели прокушенные губы, и тело полковника завалилось на бок. Он судорожно ударил ладонью по корпусу машины, словно пытался удержаться. Но удержаться было не за что, да и смысла это не имело.
Эвелин отступила в сторону, позволяя Байярду упасть на мокрый пластбетон взлётной площадки. Агония была короткой. Он несколько раз дёрнулся, хватаясь за пропитывающуюся кровью майку на груди. Затих.
Эта смерть не произвела на Кэри никакого впечатления. Она даже не восприняла её как трагедию. Постояла с минуту, разглядывая мокнущий под дождём труп и размышляя, долго ли ещё до утра. Собралась залезть обратно в кабину и попытаться снова уснуть, когда услышала шлёпающие по пластбетону шаги. К неё шёл капитан Мартин. У Эвелин мелькнула мысль, что он тоже собирается свести счёты с жизнью, но у капитана намерения были совсем иные.
Мартин подошёл к машине, шевельнул носком башмака труп бывшего начальника. Скривился презрительно.
— Не думал, что он окажется таким слабаком. Сломался при первой же трудности. — Десантник поднял взгляд на Эвелин, осмотрел её с головы до ног. — Я принимаю командование базой. Положение чрезвычайное, поэтому все мои приказы должны исполняться беспрекословно. Голыми руками нас не возьмут, драться будем до конца!
— Зачем?
Вопрос поставил Мартина в тупик. Нахмурившись, он зло выпалил:
— Потому что мы подразделение имперской армии! Мы должны оборонять занятый плацдарм до подхода основных сил!
Это прозвучало так смешно, что Кэри с трудом сдержалась, чтобы не засмеяться. Вместо этого пожала плечами.
— Я не солдат. Эту форму надела ради участия в экспедиции, которая провалилась. Так что можешь считать, Берт, что я подала в отставку.
Капитан сжал кулаки. С высоты своего роста он прямо-таки нависал над ней. Эвелин была почти уверена — ударит. Как бил отец, как били в школе парни, которым она отказывала.
Мартин сдержался. Холодно проинформировал:
— Я расцениваю это как предательство.
— И что? Трибунал? Расстрел? А, нет, расстрелять не получится. Должно быть, ты меня повесишь, да?
— Я сделаю проще — рацион будет распределяться только между бойцами подразделения.
Капитан резко развернулся на каблуках и зашагал назад к двери штабного корпуса.
Ночь забрала ещё двоих. Не дожил до утра Вильсон — человеческая медицина начинала пасовать, лишившись технологической составляющей. А позже нашли труп жены Мердока. Женщина повесилась, открыв список жертв отчаяния, начавшего захватывать блокированную колонию. Для кладбища Мартин отвёл угол лагеря за хозяйственным боксом, подальше от глаз. Пока что там было четыре могилы. Но чем дальше, тем большее число колонистов осознавало, что их ждёт та же участь. О визите ртаари знали все, и реальность того, что вначале казалось мифом, сомнения больше не вызывала. Да и как сомневаться, если могущество этих существ было столь ощутимым? Нет энергии, нет связи… спасателей из метрополии тоже не будет? Ни через месяц, ни через два, ни через полгода?! Хотя, появись они через полгода, это уже никому не поможет.
Кэри догадывалась, как нелегко удерживать новоявленному начальнику хоть какой-то порядок. Если бы кхиры, и правда, напали на лагерь, капитану было бы легче. Руководить боем, сражаться до последнего солдата, убивать врага, не раздумывая, — это он умел хорошо. Но врага не было. Разве что не желающая подчиняться приказам бабёнка-«латино».
Угроза капитана оказалась не пустым звуком. Когда Вонда попыталась тайком притащить подруге завтрак, Мартин примчался следом. Вырвал из рук Эвелин вскрытую банку тушёнки, зашвырнул за колючки периметра: «Пища — только для бойцов! Любое общение с дезертиром буду рассматривать как измену! Что-то неясно?» Что могло быть неясного? Побагровевшая от увесистой оплеухи щека Маккейн являла собой аргумент зримый и убедительный.
Ни ланча, ни обеда, ни ужина в этот день Эвелин не получила. Мартин запретил колонистам подходить к её импровизированному жилищу и пускать «изменницу» в боксы. Кэри поняла это, попытавшись наведаться в госпиталь, узнать о раненых. Часовой задержал в дверях шлюза: «Извините, мэм, вам сюда нельзя». В голосе парня — имя его Эвелин не помнила — слышалось сожаление, но смотрел он непреклонно, руку не убирал с увесистого десантного тесака. Оставалось пожать плечами и выйти назад под дождь. На свежий воздух, так не похожий на затхлую духоту внутренностей железной норы.
Обструкция, устроенная Мартином, угнетала Эвелин, и пустой желудок способствовал депрессии. Всё, что творилось в лагере, было неправильным, несправедливым. Капитан десантников не имел никакого права руководить колонистами! Нельзя же всерьёз воспринимать повышение, полученное накануне от Мердока, которого новоявленный «заместитель» тут же и пристрелил! Теперь, когда Толстяка и Байярда нет в живых, за судьбу экспедиции, вернее того, что от неё осталось, должна отвечать она, Эвелин Кэри! Таким было пожелание Императора. Но о той встрече не знает никто. А кто она в глазах всех этих оказавшихся в беде людей? Ничтожная жалкая женщина. Привычка заставляла их сбиться в стаю вокруг самого сильного, самого агрессивного самца. На которого можно переложить заботы о собственной безопасности, о выживании.
Но здесь и сейчас выжить таким способом не получится! Мартин упрямо вёл всех прежним путём, хоть ртаари ясно дала понять: подобная тактика обречена. Эвелин недоумевала — неужели никто, кроме неё, не понимает таких очевидных истин? Скорее, ей были понятны поступки тех, для кого жить стало слишком унизительно или слишком страшно, тех, кто выживать в новых условиях вообще не захотел. Но остальные?! Неужели они так и просидят в своих норах, заткнув уши, зажмурившись, пока Шакх не сожрёт их?
Однако порядок, установленный Мартином, оказался хрупким. Вечером этого же дня случилось очередное ЧП. Брагински, не желая смириться с полной несостоятельностью вверенной ему техники, попытался собрать из подручных средств дизель-генератор, чтобы обеспечить энергией хотя бы холодильники лабораторного корпуса с хранящимися в них медпрепаратами и запасом кровяной плазмы. Генератор работал, но разность потенциалов на клеммах категорически отказывалась появляться. Это стало последней каплей для рассудка завтеха. Сначала он просто сидел, обняв своё детище, и плакал. Сорокалетний мужчина рыдал, словно младенец. Затем сбежал куда-то в тёмные недра штабного корпуса. Сразу искать не стали, всполошились лишь после того, как потянуло гарью. Когда Брагински нашли и скрутили, он уже был полностью невменяемым, крушил всё, что поддавалось уничтожению, пытался устроить поджог. Серьёзного пожара не получилось — на планетарных базах используются преимущественно негорючие материалы, и недостаток кислорода в приспособленных для герметизации помещениях сказывался. Физически никто не пострадал, разве что сам «поджигатель» получил небольшие ожоги. Но то, что Брагински сошёл с ума, для многих стало шоком большим, чем поражение в ц’Аэре, чем казнь Мердока и самоубийство Байярда. Те двое представляли созданные людьми институты социума. Иерархия имперской колонии развалилась, и тут же была заменена другой, изначальной, наиболее примитивной, но действенной — стаей приматов. Завтех же олицетворял человеческие технологии, знания, фундаментальные представления о законах мироздания. Когда рухнули и они, оказалось, что заменить их нечем. И как только погас серый зимний день, как только лагерь снова утонул в кромешной тьме, шок вырвался наружу. Каждый остался один на один с неизвестностью, ощутил себя в шкуре пещерного жителя, ничего не знающего об окружающем его мире и полностью от него зависящего. Мартину не хватило опыта предугадать, во что это выльется, да и не мог он оказаться одновременно везде, не мог каждого ухватить за руку, остановить, привести в чувство. Слишком многим хотелось забыться, не думать о предстоящем. Единственным спасеньем для его власти оказалось то, что половина колонистов были профессиональными солдатами, дисциплина стала частью их инстинктов. И то, что Мартин по-прежнему ожидал штурма.