Проснулся Давид от неумолимого позыва мочевого пузыря. Несколько минут лежал и раздосадовано думал, что нужно шлёпать куда-нибудь в темноту, напарываясь на невидимые камни и колючки. Но делать нечего, до утра не вытерпишь. Нехотя открыл глаза, приподнялся. Костер прогорел, только зола тлела розоватыми пятнышками. Русана мирно посапывала, перевернувшись на бок и прикрыв раненое плечо и грудь какой-то тряпкой.
Сонная одурь вылетела из головы. Давид удивлённо вгляделся в темноту. Чёрное лоскутное одеяльце подрагивало, шевелилось, хоть здесь, высоко над морем, ночной бриз не ощущался. Он таращился несколько минут, не в силах сообразить, что видит. Лишь когда из темноты скользнул ещё один лоскут, опустился на бедро девушки, затрепетал, — понял. «Одеяло» действительно было живым. Оно состояло из целой стаи мелких, меньше ладони, существ, напоминающих чёрные кожаные лоскуты. Но у лоскутов этих имелись лапки и головы, заканчивающиеся короткими гибкими хоботками.
Зверьки проворно скакали, планируя на своих крылышках-перепонках. Они были удивительно смелыми — сыпанули в стороны, лишь когда Ароян начал срывать их с тела. И ужаснулся: кожу на руке, груди, спине, шее Русаны усеивали круглые кровоподтёки. Ночные существа оказались кровососами.
— Руся! Руся!
Давид приподнял голову девушки на колени, попытался тормошить. Никакой реакции. Испугано ощупал запястье. Пульс был, но очень слабый. Как и дыхание. Твари, привлечённые запахом крови, успели попировать вволю. Ночи им вполне хватило бы, чтобы высосать человека досуха.
— Руся, Руся!
Ароян испуганно оглядывался в навалившуюся со всех сторон темноту. Он буквально кожей спины ощущал порхавших вокруг кровососов. Бережно положил девушку, бросился к костру, — подбрасывать ветки, раздувать пламя. Пока возился, парочка самых наглых успела подобраться, снова присосались к Русане.
— Пошли отсюда, сволочи!
Давид перетащил собранный с вечера хворост ближе к неподвижной Русане, чтобы подбрасывать, не вставая с места. Сел, повернувшись спиной к огню. Не мог заставить себя подставить темноте спину.
Ночь тянулась долго, а пища для костра заканчивались слишком быстро, как ни экономь. И Русана по-прежнему не могла проснуться. Давид понимал, что нужно отправляться на поиски чего-то горючего, чтобы не очутиться вновь в темноте. Но как бросить остающуюся без сознания девушку?!
Костер затухал, опадал. «Руся, Руся!» — Давид, теребил и теребил вялую, безвольную руку. Ему начинало казаться, что тело, лежащее у него на коленях, становится холоднее. «Руся, очнись, пожалуйста. Ты не можешь так просто взять и умереть. Из-за какой-то мелкой мерзости! Ты не имеешь права оставлять меня здесь одного. Слышишь? Не хочешь отвечать — не отвечай. Только не умирай!»
Последний язычок пламени блеснул, погас. Тут же из темноты вынырнул чёрный лоскут, спланировал на голень девушки. Зло шугнув кровопийцу, Давид сдёрнул юбку, швырнул в костёр. Секунда — и высохшие стебли вспыхнули. Свет заставил отступить темноту и её обитателей. Ещё есть сумка! Ароян дотянулся до котомки, вывернул её содержимое. Посыпались с сухим стуком камни, покатились ягодки-бусинки. Те самые, что вызвали у Орелик временное помешательство. Но зато сколько силы было в её мускулах, когда она набросилась на него, сколько выносливости! А на следующее утро Русана чувствовала себя отлично.
Решившись, Давид поднял из травы ягоду, сдавил, вымазывая пальцы в сочную тёмную мякоть. Осторожно протолкнув в приоткрытые губы девушки. Подождал немного, положил следующую. Горло Русаны вздрогнуло, делая конвульсивный глоток.
Он рискнул скормить ей десяток, тщательно выковыривая твёрдые стерженьки и размазывая мякоть. Потом напряженно ждал, что из этого получится.
Юбка сгорела быстро, и тьма опять плотоядно зашевелилась. Однако ягоды не подвели, подействовали. Давид не мог с уверенностью сказать, появился на щеках Руси румянец, или это блики тлеющей рядом золы. Но пульс стал чётче, и грудь поднималась при каждом вдохе вполне ощутимо. Когда девушка открыла глаза, он не заметил — отгонял назойливого кровопийцу.
— Дад? Что-то случилось? — Русана удивлённо смотрела снизу вверх.
— Ты очнулась! Наконец-то! Теперь всё будет хорошо. — Губы сами собой растянулись до ушей. Давид поспешно согнал с лица улыбку, спросил: — Как ты себя чувствуешь?
— Не очень, — призналась Орелик. — Какая-то слабость. Что это со мной?
— Здесь живут ночные кровососы, мелкая мерзость! Должно быть, почуяли запах крови и набросились на тебя.
Они снова вдвоём! Это было так здорово, что Давид, поддавшись порыву, наклонился и поцеловал её. Губы девушки хранили кисловато-ментоловый вкус ягод. Он тут же смутился. Из-за чего? Он уже знал её тело, совершал таинство совокупления с этой женщиной. И вдруг засмущался от обычного поцелуя.
— Пить хочется, — Орелик попыталась сесть.
Далось ей это нелегко, потеря крови продолжала сказываться. А до ручья топать метров тридцать. Давид быстро вскочил, предложил с готовностью:
— Сиди, я сейчас принесу! Главное, упырей не подпускай.
— В чём же ты принесёшь?
В самом деле, у них же нет никакой посуды, ничего, способного удержать в себе влагу. Ароян задумался ненадолго.
— А я в ладонях!
— Расплещешь!
Он не слушал её возражений. Довольный, что в голову пришла такая своевременная идея, поспешил к роднику. Подставил руки под стекающие из расщелины струйки. Убывающая малая луна светила из-за плеча дружеским фонариком, большая, более проворная и нетерпеливая, успела спрятаться за кроны.
Затем он бежал назад, стараясь не проронить ни капли. Не обращал внимания на впивающиеся в ступни камни. И донёс! Смотрел, как Руся уткнулась лицом в ладони, чувствовал прикосновение её губ и щёк. Она пила, смешно причмокивая. А когда руки остались лишь влажными, подняла голову и попросила: «Ещё». И он вновь бежал к ручью и нёс воду. И ещё раз. И ещё. Давид готов был хоть до рассвета поить её. Своего друга. Единственного человека в этом мире.
* * *
К концу следующего дня они вернулись домой. Неказистый шалашик, приткнувшийся к толстому стволу, был теперь их домом. Более милым и желанным, чем когда-то — в прошлой, закончившейся жизни — квартира в городской многоэтажке и ранчо-коммуна на берегу тёплого залива. Едва выстеленная листьями крыша замаячила среди деревьев, они, не сговариваясь, побежали. Ввалившись в его тесноту, упали на подстилку из пахнущей лесом и их телами травы. Несколько минут лежали, замерев, а потом, опять-таки не сговариваясь, прильнули друг к другу, стремясь каждой клеточкой ощутить тепло человеческого тела.
Солнце ушло в океан, и ночь подступила к стенам шалаша, а они всё любили друг друга, не в силах остановиться. Да, не совокуплялись, удовлетворяя физиологическую потребность, выплёскивая накопившееся напряжение, — Любили. Не имело значения, что Давид странный, не укладывающийся в эталон мужчины, и Орелик не хотела думать, какие фантазии он реализовывал в своих психофильмах. Не имело значение, что Русана — всего лишь стандартная самка, как девять из десяти её соплеменниц, и Ароян представить не мог, чем она занимала свой мозг, посвящая всё свободное время потребностям тела. Людей было только двое на весь этот мир. Выбирать не из кого, нужно учиться любить.
* * *
На следующий день они снова разводили костёр. Помучиться пришлось дольше, чем в первый раз. Но, добыв огонь, они уже не позволяли ему умереть, хранили в тлеющих углях. У людей появился очаг.
Из обломка камня Русана соорудила подобие ножа, тяжёлого и неудобного, но достаточно острого. У людей появился инструмент.
Спустя несколько дней прилив опять подарил им рыбу. Не такую большую и жирную как первая. Но выпотрошенная и запечённая в золе, рыба оказалась вполне съедобной, хоть вкус был странный, послевкусие — и того более. Но они решили, что смогут привыкнуть. И чтобы не ждать, когда прилив расщедрится, сплели сеть-бредень.
А позже Давид придумал наковырять глины из обрыва, слепить и обжечь посуду. Это была его идея, и он воплотил её собственными руками, ревниво не подпуская девушку помогать. Русана не настаивала. В первые дни на острове их жизнь слишком часто зависела от неё, оставляя мужчине роль иждивенца. Но с каждым отвоёванным кусочком «цивилизации» распределение обязанностей выравнивалось. Ароян поддерживал огонь, готовил пищу, пытался мастерить утварь. Орелик ловила рыбу и собирала плоды. Кажется, такое распределение ролей не соответствовало принятому в первобытной общине? Зато соответствовало физическим данным и темпераменту обоих.